Гари Ромен - Декаданс
Ромен Гари
Декаданс
Перевод французского Л. Бондаренко, А.Фарафонова
Мы уже пять часов летели над Атлантическим океаном, и в течение всего
этого времени Карлос буквально не закрывал рта. Самолет "Боинг" был
арендован профсоюзом специально для того, чтобы доставить нас в Рим, и мы
являлись единственными пассажирами; было маловероятно, что на борту спрятаны
микрофоны, и Карлос так самозабвенно рассказывал нам о перипетиях
профсоюзной борьбы за последние сорок лет, безбоязненно вскрывая по ходу
дела тот или иной пребывавший до сих пор в тени факт из истории
американского рабочего движения -- я, например, не знал, что казнь Анастазиа
в кресле салона причесок отеля "Шератон" и "исчезновение" Супи Фирека имели
самое прямое отношение к усилиям федеральных властей разобщить
рабочих-докеров,-- что у меня то и дело пробегал холодок по спине: есть
все-таки вещи, которых лучше иногда не знать. Карлос порядочно выпил, но
вовсе не из-за алкоголя он с таким упоением и словоохотливостью предавался
душевным излияниям. Я даже не уверен, что он обращался именно к нам:
временами у меня складывалось впечатление, что он рассуждает вслух,
охваченный нешуточным волнением, которое становилось все сильнее по мере
того, как самолет приближался к Риму.
Разумеется, неизбежность предстоящей встречи ни одного из нас не
оставляла равнодушным, однако в Карлосе угадывалась внутренняя тревога,
граничившая со страхом, и мы, кто хорошо его знал, находили нечто поистине
впечатляющее в этих нотках покорности и почти обожания, сквозивших в его
голосе, когда он вспоминал о легендарном облике Майка Сарфати -- гиганта из
Хобокена, который однажды возник на морском фасаде Нью-Йорка и совершил то,
о чем ни один из выдающихся пионеров американского рабочего движения никогда
даже и не мечтал. Надо было слышать, как Карлос произносил это имя: он
понижал голос, и почти умильная улыбка смягчала это неподвижное и
одутловатое лицо, отмеченное печатью суровости после сорока лет, проведенных
в очаге столкновения социальных интересов.
-- Это была решающая эпоха -- решающая, вот самое точное слово.
Профсоюз как раз менял политику. Все были настроены против нас. Пресса
обливала нас грязью, политиканы пытались прибрать нас к рукам, ФБР совало
нос в наши дела, и докеры были разобщены. Размер профсоюзного взноса только
что установили на уровне двадцати процентов от зарплаты, и каждый стремился
контролировать кассу и извлечь из этого пользу прежде всего для себя. В
одном только нью-йоркском порту имелось семь профсоюзных объединений, каждое
из которых норовило урвать кусок пирога пожирнее. Так вот, Майку хватило
одного года, чтобы навести там порядок. И действовал он совсем не так, как
чикагские заправилы, эти Капоне, Гузики, Музика, только и знавшие, что
хорошо платить своим людям и отдавать приказы по телефону -- нет, он не
гнушался трудиться и сам, В тот день, когда кому-нибудь вздумается очистить
дно Гудзона перед Хобокеном, в иле найдут не менее сотни цементных бочонков,
и Майк всегда наблюдал сам, как парня замуровывали в цемент, Случалось, типы
были еще живы и даже барахтались. Майку очень нравилось, когда они выражали
несогласие: ведь так, когда их цементировали, получались интересные позы.
Майк говорил, что они чем-то похожи на жителей Помпеи, когда их нашли в
лаве, две тысячи лет спустя после трагедии: он называл это "работать для
потомков". Если какой-то паренек становился чересчур шумлив, Майк всегда
старался его урезонить. "Ну что ты
